Турецкий выбор и иранская альтернатива

Турция в последнее время превратилась в источник трагических и тревожных новостей. Ситуация выглядит особенно трагичной после последних терактов в столице, в результате которых погибли почти 100 человек и еще были 200 ранены.

Недавние заявления, прозвучавшие из Анкары в связи с началом Российской Федерацией военной операции против террористических группировок, действующих в Сирии, свидетельствуют о глубоком кризисе, если не о надломе в турецкой внешней политике. После нарушения российскими военными самолетами воздушного пространства Турции последовала угроза сбивать их, призвав на помощь союзников по НАТО. Вслед за этим последовало заявление премьера Эрдогана с обещанием отказаться от «дружбы» с Россией и полностью отказаться от участия в проекте «Южный поток».

Турция не справилась с вызовом «нарастающей сложности» — вызовы ее безопасности оказались слишком масштабными, а реакция на них — запоздалой, эмоциональной и бессистемной. Труднопредсказуемые последствия «арабской весны», выход извечного конкурента Ирана из режима санкций с вовлечением его в качестве игрока сразу в несколько конфликтов в регионе, актуализация курдского вопроса в Ираке и Сирии, а внутри страны — продолжающаяся эмансипация национальных меньшинств (тех же курдов и других национальных движений), сопротивление гражданского общества (выступления на площади Таксим в мае 2013 года, перекинувшиеся потом и на другие регионы страны) и действия конкурентов из «исламско-демократического» лагеря (сторонники опального Феттхулаха Гюлена) вкупе с неудачей в попытке выстроить систему единоличной власти — создали масштабное напряжение, с которым всё хуже справляется турецкая политическая система.

В итоге то, что выглядело шансом Турции на укрепление позиций, стало для нее путем к политической катастрофе.

С момента начала «арабской весны» Анкара активно включилась в процесс смены режимов в близлежащих странах, стимулируя процесс разрушения существующих государств и возникновения новых, политическое устройство которых напоминало бы устройство самой Турции. Она поддерживала в арабских революция не лаицистские демократические силы (как это официально декларировалось), но прежде всего «Братьев-мусульман», следствием чего стала дестабилизация нескольких стран региона.

Дальше — больше.

Функционирование ИГИЛ в современных условиях также было бы едва возможным без тесного взаимодействия с Турцией, которая фактически выступила как ключевой сегмент «системы жизнеобеспечения» этого масштабного дестабилизационного проекта. Первоначальные попытки создать для страны «буфер безопасности» вдоль своих границ за счет использования курдского фактора обернулись активными бомбардировками позиций сирийских курдов — формальных союзников по антиигиловской коалиции.

Подлинной катастрофой для Турции становятся потери от экспорта и туризма, вызванные современной масштабной дестабилизацией в Ближневосточном регионе. Показательно, что объем турецкой торговли с Ираком упал на 60%. Масштабы падения торгового оборота с Египтом, Ливией и Тунисом — еще выше. Похоже на то, что турецкое правительство оказалось неспособным приспособиться к политическим изменениям, происходящим в последние годы в регионе, и не может сформировать отвечающую долгосрочным интересам страны линию поведения. Оно не может предложить своим региональным партнерам никакой альтернативной стратегии и внешнеполитической концепции.

Главная же причина неудач современной турецкой политики на Ближнем Востоке коренится в идеологических предпочтениях лиц, принимавших важнейшие внешнеполитических решения. Внешняя политика страны превратилась в набор ситуационных экспромтов, которые не улучшают, но постоянно ухудшают ситуацию внутри и вовне. Турция находится сегодня в ситуации, когда возможности политическом маневра ограничены сразу по нескольким направлениям. У Анкары, таким образом, не осталось практически никакого свободного «пространства игры». Вернуться на путь рефлексивной политики, отказавшись от ряда прежних ставок и приоритетов, Анкаре просто необходимо — иначе угрозы самому ее национальному существованию могут достигнуть критического уровня.

Пример качественно иной стратегии предоставляет нам внешняя политика Ирана — многолетнего конкурента Турции за влияние в регионе.

Современный Тегеран, совершив недавно подлинный внешнеполитический прорыв после заключения Венских соглашений, предписывающих постепенную отмену экономических санкций, последовательно укрепляет свои позиции. Атомная проблема, долгое время бывшая камнем преткновения в отношениях Ирана и Запада, получила реальный шанс на конструктивное разрешение, создавая дополнительные возможности для диалога между двумя этими сторонами.

Страна, более 30 лет находившаяся под санкциями, еще недавно выступавшая в глазах западного общественного мнения как символ изоляционизма, сумела сохранить национальный суверенитет и политическую систему. Не утратив за эти годы, несмотря на все трудности, позитивную динамику социально-экономического развития, она сумела укрепить партнерские связи с Китаем и Россией, вела сравнительно успешный диалог с США и ЕС.

Напомню, что Иран обладает 20-летним перспективным планом, принятым при президенте Хатами и одобренным высшим революционным руководством еще в 2005 году. Согласно этому плану, к 2025 году страна должна выйти по показателям экономического и технологического развития на первое место в регионе, для чего у страны существуют все необходимые предпосылки. Благодаря согласованной отмене санкций Иран получает возможность удовлетворить свои потребности в модернизации промышленности и передовых технологиях, недоступных ранее из-за бойкота. Параллельно с этим будут решаться задачи, связанные с привлечением внешних инвестиций и строительством новых нефти- и газопроводов с выходом на новые внешние рынки.

В чем же причина подобных успехов? Как представляется, дело здесь не только в масштабных запасах нефти и газа. И не одно только уникальное географическое положение страны. Главной причиной тому — не только терпение, но и способность иранского руководства, не отказываясь от ценностей и принципов Исламской Республики, реализовать собственный вариант того, что принято называть Realpolitik.

Политический прагматизм Тегерана вовсе не исключает приверженности идее национального величия. Страна, занимающая второе место в регионе по территории и третье — по населению, открыто заявила о своих претензиях на региональное лидерство после оккупации Ирака силами западной коалиции в 2003 году. В основе этих претензий — не только экономическая и военная сила, но также влияние уникальной персидской культуры, влияние которой ощущается в регионе Ближнего Востока и сегодня. Достаточно вспомнить, что персидский язык был в течение шести веков lingva franca для огромного региона от Центральной Азии до Персидского залива, утратив эту роль только в ХIX веке вследствие экспансии английского языка. Представление о центральной роли Ирана в регионе объединяет сегодня как сторонников существующего в стране режима, так и его противников, пребывающих в эмиграции.

Подтверждением этому — сохраняющаяся популярность легендарного героя Рустама из этической поэмы Фирдоуси «Шах-наме», являющейся oдним из символов национального самосознания и национальной гордости иранцев.

Связанное первоначально с шахским титулом представление об Иране как о цеңтре Вселенной, влиятельной державе пережило длительную эволюцию, изменяло свое содержание, но никогда не исчезало из повестки дня иранской политики. С осознанием Ираном своей особой геополитической роли были связаны провозглашенный в свое время имамом Хомейни лозунг об «экспорте революции» и лозунг бывшего президента Махмуда Ахмадинежада о «справедливости в отношениях между нациями», бросающий вызов гегемонистской модели миропорядка. На место еще в 1992 году провозглашенному аятоллой Хаменеи лозунгу о «борьбе с культурной агрессией Запада» пришел призыв к «диалогу цивилизаций» президента Хатами.

Особого внимания в этой связи заслуживает личность действующего иранского президента, одного из твердых приверженцев прагматического курса в политике.

Хасан Роухани, обладающий ученой степенью доктора права и духовным рангом аятоллы, вовсе не инкогнито ни на внутренней, ни на внешнеполитической сцене. 66-летний политик с академической степенью, заработанной в основном в Шотландии, в течение десятилетий он занимал руководящие посты в иранском государственном аппарате: вице-спикер парламента, член Согласительного и Экспертного советов, секретарь Высшего Совета национальной безопасности — все эти карьерные вехи он уже прошел.

«Примирение вместо конфронтации» стало девизом избирательной кампании Роухани в 2013 году.

Венские соглашения 2015 года — во многом заслуга действующего иранского президента. В итоге у давно ожидающего перемен иранского общества появляется шанс, преодолев существующие расколы и напряжения, двинуться вперед.

Сегодня ушли в прошлое призывы экс-президента Ахмадинежада к «наступательной внешней политике», равно как и повторявшиеся в течение нескольких десятилетий лозунги об «экспорте революции». При этом сама цель последовательного укрепления позиций в регионе и в мире остается в повестке дня.

Таким образом, переживший революцию и режим полуизоляции Иран возвращается в большую мировую политику, возвращается окрепшим и набравшимся опыта. Без участия Ирана невозможны устойчивые мир на Ближнем Востоке, урегулирование в Сирии и Афганистане, мир на Кавказе и в Центрально-Азиатском регионе.