Александр Снегирев: «Нужно удивлять не объемами, а концентрацией»

3 декабря в гостинице «Золотое кольцо» объявили лауреата литературной премии «Русский Букер — 2015». Как рассказал председатель жюри Андрей Волос, эксперты долго спорили, разбились на два лагеря и в результате выбрали нейтральный вариант. Таким образом, писателем, победившим с не особо лестной формулировкой «более или менее удовлетворил всех», стал автор романа «Вера» Александр Снегирев. 

— Александр, скажите, почему на фотографии победителей вы изображены с рыжей курицей? 

— Потому что я живу в деревне, рядом с лесом, там водится много разной живности. Попадаются и куры. Пару месяцев назад я сделал селфи с курицей, и оно, видимо, понравилось журналистам.   

— Вы мужчина, главная героиня вашего романа «Вера» — женщина. Это потому, что вы живете рядом с городом невест — Иваново?

— Женщины интереснее мужчин, и уж точно красивее. При этом они часто бывают одиноки и несчастны, а вокруг шастают бездельники-мужчины, которые чувствуют себя королями. Из этого противоречия и родилась «Вера».  

— Ваша героиня пытается найти достойного мужчину, в результате соглашается на групповой секс с мигрантами. Это что, книга про измельчавших мужиков? Это приговор современной России? 

— В прямом смысле слова, ни на какой групповой секс моя героиня не соглашается. К тому моменту, о котором вы говорите, она уже находится в состоянии безумия и интуитивно понимает, что только пройдя через ад, она получит то, что хочет: ребенка и возвращение разума. Я понимаю, что это жестоко, но писатель — он как врач, а врач не должен сюсюкать. И в «Вере» сюсюканье было бы неуместно. Не надо путать сюсюканье с добротой.

— Не перегнули палку-то? 

— Вот редактора Елену Шубину тоже не вдохновило. Она сказала: не хочу издавать мрачные тексты. Меня это удивило: я не писал мрачный роман, просто, там есть место боли и драме. Разве в вашей жизни этому нет места? И в моей боли полно, но и радости хватает. Я учусь у природы, а она противоречива. И даже финал я считаю хорошим, просто не все его считывают. В конце концов Вера получает то, чего она хотела. 

— Выбрасывается из окна после группового секса? 

— Ну почему люди считают, что если человек открыл окно, то он обязательно должен выброситься? Я, например, открываю окна, чтобы проветриться. И Вера сделал то же самое. Она вообще забеременела и открыла окно, чтобы проветрить, заодно, и свою жизнь.  

— Что вы говорите? Она забеременела от изнасилования и это, по-вашему, позитивный финал? 

— Знаете, в античных храмах были так называемые священные проститутки. Это были жрицы, к ним относились как к богиням. Они участвовали в оргиях, и дети, которых они рожали, были непонятно чьи дети, но их считали детьми бога. Серьезно, безо всякого юродства. Вот Вера получает нечто такое. Никакой сложной метафоры я не вижу. Весь ее путь я пишу как путь богини. 

— Александр, насколько я знаю, у вас есть две версии «Веры»: одна вышла в журнале «Дружба народов», другая — книгой в издательстве «Эксмо». Какую лучше читать?

— Безусловно, ту, что в «Эксмо». «Вера» вышла в журнале с очень плохой редактурой и корректурой. После этого даже уволили, как я слышал, корректоров. Это версия, за которую мне неловко. Но вот издательство «Эксмо» — я слышал, к нему относятся по-разному и с высокомерным снобизмом — но на самом деле ни одна запятая там не лишняя, не пропущенная и художественная редактура хорошая.  

— А объем текста не пострадал? 

— О, по поводу длины романа — это  моя любимая тема. То, что я пишу, — всегда одного объема. Примерно семь авторских листов. Потому что я — защитник коротких романов. Дело не в том, что читать разучились. Моя жизнь связана со строительством, и я всегда сравниваю текст со зданием. Мне кажется, мир прошел ту стадию, когда можно было иметь дома с бесконечно огромными помещениями. Современные здания стали рациональными. И современный эталон красоты, я убежден, тоже должен быть рационален. Так и современный текст должен быть максимально емким и насыщенным. Без пустых помещений и забытых кладовок.

— То есть как Толстой и Достоевский писать нельзя? 

— Я очень люблю и того и другого. Но, например, не секрет, что Толстой и Достоевский могли позволить себе лишние слова. Сейчас так писать нельзя. Это преступление. Я не случайно сказал, что современный читатель очень подготовлен культурно. Ну не должен современный писатель говорить о том, что уже и так ясно. Нельзя лить воду. 

— А когда, по вашему, «большой роман» закончился? 

— Думаю, после «Доктора Живаго» всё пошло вниз, видимо, жанр был исчерпан. Но это — естественный процесс. Сегодня, как мне кажется, функцию большого романа взяли на себя сериалы. Начиная с «Клана Сопрано». Этот сериал я бы назвал первым абсолютно сопоставимым по уровню с величайшими романами XIX века.

— Другими словами, русские писатели XIX века —они что, писали сериалы? 

— Мне кажется, да, хотя и телевидения еще не было. Литература была основным развлечением,  романы выходили частями, как сериалы выходят сезонами. Да ту же «Анну Каренину», если экранизировать, то никак не вобьешь в 2–3 часа. Мне нравится последняя экранизация «Карениной», но это, откровенно говоря, дайджест. По-настоящему всю роскошь этого текста можно передать только в формате сериала. И в этом смысле «Клан Сопрано» я бы назвал новым романом, новым ответом на запрос в большой истории. 

— Знаю, что у вас есть теория, что мы стоим на пороге великих открытий в литературе...

— Да, жду пришествия большого стиля. Представьте себе, что мы стоим на пороге огромного зала. Извините, у меня все сравнения сегодня с недвижимостью. Короче, перед нами гигантский зал, и нам предстоит быть первыми, кто осветит его своими факелами, свечами, зажигалками. Мы не знаем, насколько он велик, как он украшен, какие в нем закоулки и потайные комнаты. Но ясно одно: этот зал громаден и то, сможем ли мы его разглядеть, зависит от яркости нашего огня. Эпоха двусмысленности, постмодерна — завершилась. Теперь мы, люди, занимающиеся искусством, начнем формулировать новые правила. Это будет новый большой стиль. Мы идем к эпохе новой античности... К эпохе предельной ясности, которая будет удивлять не объемами и размерами, а концентрацией красоты и смыслов.