Нынешний градус конфронтации в российско-американских отношениях высок — почти как на грани Карибского кризиса 1962 года. Однако кризис был неминуем. Его не стоит связывать с президентством Владимира Путина или Барака Обамы.
В этом смысле на Владимира Путина в ближайшие годы будет давить груз ответственности за то, как наша страна выйдет из конфликта. Вряд ли можно надеяться, что с приходом любого из новых кандидатов в Белый дом наши отношения удастся вывести в позитивное русло за 1–2 года.
В отличие от эры холодной войны ныне не существует системы координат, в которой стороны могли бы вести диалог. Сейчас все контакты ограничиваются личным диалогом глав дипломатических ведомств двух стран. А позицию военных ведомств России и США в связи с операциями ВКС в Сирии я бы назвал договором о взаимном ненападении.
Однако существенной составляющей политической конфронтации, влияющей на сценарии поведения сторон, является энергетический фактор.
В 1990-е и 2000-е — вплоть до 2010 года — во всех официальных документах госорганов США, включая конгресс (тогда даже была совместная рабочая группа «Дума — конгресс»), наше энергетическое сотрудничество ставилось на первое место. Многое было сделано. Достаточно упомянуть такие огромные проекты, как «Сахалин-1», «Сахалин-2», «Каспийский трубопроводный консорциум» или начало совместного освоения арктического шельфа. В России прописались американские компании «ЭксонМобил», «Шеврон», «КонокоФиллипс», «Бейкер Хьюз», «Халлибертон».
Однако за последние 8 лет мир радикально изменился благодаря невероятному технологическому прорыву (в том числе в нефтегазовой сфере), совершенствованию возобновляемых источников энергии, приближению к залежам газогидратов.
У этих перемен два огромных следствия.
Первое — Америка из крупнейшего импортера углеводородов в мире становится реальным экспортером. Второе — Китай с 2000 года в пять раз увеличил потребление газа и в два раза нефти, став крупнейшим импортером и потребителем энергоресурсов в мире.
В результате с 2010 года у Америки отпала потребность в сотрудничестве с Россией в энергетической сфере, как и с Саудовской Аравией. Таким образом, США из партнера превратились в мощного конкурента.
В это же время не без американского влияния изменилась энергетическая политика Европы. России стали противодействовать в создании «Северного потока» и «Южного потока». Россию стали теснить с европейского нефтяного и газового рынков. Разве это не признаки конфронтационной глобализации со стороны Вашингтона? Но нельзя в стремлении закрепить успех в конкурентной борьбе трансформировать партнерские связи в глобальную конфронтацию.
Вот, например, как скажется инициатива США о снятии санкций с Ирана на конкуренции поставщиков газа в ЕС? Не выдавят ли американцы чужими руками Россию с этого рынка?
Разблокирование иранского ядерного досье и снятие санкций с Ирана — успех совместных кропотливых усилий, прежде всего США и России. Роль Москвы при этом значительна. Не уверен, что если бы Россия отказалась участвовать в работе группы, то успех был бы предопределен. В то же время от этой сделки Москва ничего не получила. Более того, мы согласились на ряд ограничений на военные поставки. Иранцы это высоко оценивают. Не случайно глава иранской Организации по атомной энергии Али Акбар Салехи недавно заявил, что при сотрудничестве с Ираном в области атомной энергетики у России будут преимущества перед другими государствами.
Иран при всех полученных дивидендах от недавней сделки не считает себя стороной, обязанной кому бы то ни было. И вряд ли станет просто так отдавать свои ресурсы в руки транснациональных компаний. Скорее всего, Иран постарается активно влиять на состояние рынка углеводородов. В этой сфере в благодарность нам в том числе он едва ли предоставит какие-то преференции. При этом надо учитывать, что иранский фактор тесно связан с действиями Ирака, Саудовской Аравии, с общим положением дел в регионе. Что касается сегодняшнего влияния Тегерана на рынок, то увеличение добычи нефти или только провозглашение этого увеличения на цену барреля почти не повлияло.
Если нас будут «выдавливать», то политико-экономическая картина на Ближнем Востоке настолько пестрая, что у России возможны более тесные партнерские отношения с Саудовской Аравией, Катаром (соответствующие переговоры идут) или Израилем. Могут появиться совершенно другие альянсы, которые будут конкурировать между собой в этом регионе.
А главный рынок сбыта, конечно, Европа, где продолжаются многолетние разговоры о диверсификации, об опасной зависимости от российских поставок газа. Правда, вместо этих разговоров ей следовало бы десятилетия назад прилагать огромные усилия, плотно работая с Турцией, Сирией, Ираном, Ираком ради долгосрочной стабилизации обстановки в этих странах. Потому что только тогда, не опасаясь войн и диверсий, можно прокладывать углеводородные трубопроводы. А сейчас там кто их будет прокладывать?
Есть еще один крайне важный момент. Например, Катар поставлял газ в Европу до тех пор, пока не стало выгоднее поставлять в Японию. В результате европейский недобор газа составил 25 млрд куб. м в год. Что делал бы Старый Свет, если бы не было стабилизирующего фактора поставок газа из России, которая, не задумываясь, моментально восстановила весь объем «недоимок»? Да, возрос процент российского присутствия углеводорода на европейском рынке. Но об этом заговорили отнюдь не в лестных тонах. Почему-то не захотели признать, что именно Россия обеспечила стабильность газоснабжения предприятий и населения Европы. Мне понятно ее стремление диверсифицировать поставки углеводородов. Но надо ценить надежного партнера, с которым страны ЕС связаны трубопроводами и полувековой историей энергетического сотрудничества.
Автор — председатель совета Союза нефтегазопромышленников России, президент фонда «Мировая политика и ресурсы»
