А был ли сад?
Главный герой нового спектакля — создатель «Вишневого сада» Антон Чехов. Прощальная шутка гения, как именует пьесу режиссер Андрей Кончаловский, идет под зорким оком автора. До, после и во время действия опускается на сцену экран с пожелтевшей поверхностью, имитирующей старую бумагу. Слева — фотографии Чехова. Справа — тексты писем. Скрипит перо, бегут строчки: «Вышла у меня не драма, а комедия, местами даже фарс... Немирович и Алексеев (Станиславский) в моей пьесе видят положительно не то, что я написал, и я готов дать какое угодно слово, что оба они ни разу не прочли внимательно моей пьесы».
В отличие от великих предшественников, Кончаловский — внимательный читатель. Его спектакль — комедия, местами фарс. На долю драмы остается послевкусие. Горькое сожаление о том, что могло быть, да не случилось.
Могло, например, случиться счастье Лопахина (Виталий Кищенко) и Раневской (Юлия Высоцкая). Ермолай Алексеевич любит Любовь Андреевну «больше, чем родную». Она же не отвечает на его признания. Тема незамеченной любви так или иначе присутствует во многих интерпретациях, но здесь-то любовь как раз замеченная. Что ясно дает понять последний диалог героев.
В постановке Кончаловского эти двое не привычные антагонисты (он — за «новое», она — за «старое»), а люди с похожей душевной организацией. Прагматики и идеалисты одновременно. «Мужик» Лопахин, разудалым трепаком отмечающий удачную сделку, готовый «хватить топором» по вишневому саду, со всей искренностью рассуждает о том же саде — «роскошном, счастливом, богатом». В Раневской очаровательная взбалмошность уживается с трезвой оценкой происходящего. При известии о свершившихся торгах она стареет лет на десять, поскольку единственная из обитателей имения понимает: продажа его — крах, а надежды на новую жизнь призрачны.
Остальные персонажи цельны в своих «правдах» и предсказуемы в дальнейших действиях. Домоправительница Варя все так же будет обустраивать другое хозяйство. Симеонов-Пищик — брать взаймы и передавать приветы «от Дашеньки». Епиходов к «двадцати двум несчастьям» добавит двадцать третье. Горничная Даша в очередной раз влюбится в самодовольного болвана. Вечный студент Петя не перестанет мечтать и бездействовать.
Самый же совершенный образчик стабильности — Гаев — в превосходном исполнении Александра Домогарова. Истинный барин, превыше всего ценящий искусство жить в свое удовольствие. Потеря имения не мешает ему позаботиться об анчоусах к вечернему столу. Нет сомнений, что, став «банковским служакой» на жалованьи, он не откажет себе в дорогом вине и новом костюме.
Кстати, одежду, обувь, аксессуары, мебель, изготовленные для этого спектакля, можно выставлять в соответствующих разделах экспозиции «Русская усадьба рубежа XIX-XX веков». К деталям, которые так ценил Чехов, Кончаловский относится с подчеркнутым пиететом. Тем любопытнее, что в отношении к главной из них позиции автора и режиссера расходятся.
В спектакле, где постоянно говорят о цветущем саде, он появляется только однажды — на финальном заднике. По календарю на дворе осень. Так, может, это не сад вовсе, а галлюцинация, подобная женщине в белом? Безмолвная героиня, которой у Чехова нет, бродит по сцене, присаживается на качели, остается с Фирсом в покинутом доме. Кто она — овеществленное видение Раневской («Посмотрите — вот мама в белом платье идет по саду...»), гений места, навязчивый призрак прошлого? К многочисленным вопросам пьесы добавляются и эти, и те, что возникают на экране.
«Ты спрашиваешь: что такое жизнь? Это все равно что спросить: что такое морковка? Морковка есть морковка, и больше ничего не известно». Чехову было 44, когда он это написал. Кончаловскому — 78, и ему, судя по спектаклю, тоже ничего не известно. Кроме одного. В жизни нет прогресса и регресса, правых и виноватых — всё относительно. Есть ежедневная рутина с большими огорчениями и маленькими радостями. Вот они-то по прошествии времени и воспринимаются счастьем. Тем самым вишневым садом, «прекраснее которого нет на свете».
