То, что война для нас неизбежна, знали все. Не знали только, когда именно она начнется. Сталин был уверен, что это может произойти не ранее 1942 года — только после поражения Великобритании. И Гитлер всеми средствами укреплял в нем эту уверенность. Сроки исполнения приказов и директив, касающихся выпуска новой военной техники, исходившие из центральных кабинетов, определялись на конец 1941-го и первую половину 1942 года.
Поэтому к западным границам подтягивались войска и первые самолеты новых конструкций: «Яки», «МиГи» и «ЛаГГи» садились на передовые приграничные аэродромы. Строились еще десятки таких же. На старых сосредоточивали авиацию огромными массами. На них она и погибнет в первые дни войны. При этом немцы вели воздушную разведку до Днепра, и никто не смел их обстреливать — такой был приказ Верховного командования.
Войска были буквально наэлектризованы. Мы знали: вот-вот начнется война.
И вдруг за неделю до взлома наших границ — сообщение ТАСС: «Советский Союз состоит в дружбе с Германией, верен договорным обязательствам, а слухи о скорой войне распространяют враждебные нам голоса». Германия промолчала.
Наш Генштаб «скрипел зубами», и уже в конце дня 21 июня под его отчаянным давлением Сталин согласился наконец направить в войска директиву о возможных провокациях со стороны немцев и о необходимости рассредоточения авиации на рассвете 22 июня по полевым площадкам и тщательной маскировки самолетов. Сталин ушел спать за полночь. А на рассвете его разбудил Жуков: война! Немцы бомбят наши города и аэродромы! Сталин и тут переспросил: не провокация ли?
В первые же месяцы войны наша авиация стала бомбить Берлин. Тогда исходный аэродром находился в Балтийском море на острове Эзель.
В начале августа с Дальнего Востока на Эзель привел свою эскадрилью капитан Тихонов. Туда же села эскадрилья дальних бомбардировщиков Ил-4 майора Щелкунова. С соседнего аэродрома на том же острове с 8 августа по Берлину действовала группа минно-торпедного полка Балтийского флота полковника Преображенского. Еще одна небольшая группа бомбардировщиков Пе-8 и Ер-2 совершила налет на немецкую столицу с аэродрома Пушкин под Ленинградом.
В то время фронт находился в 300–350 км от острова. Немцы сжигали в море транспорты снабжения с горючим и боеприпасами. Эстонские лазутчики по ночам «подсвечивали» фонариками места стоянки самолетов. Аэродром регулярно подвергался налетам вражеской авиации, но все равно самолеты каждый день вылетали бомбить врага. Так был сорван немецкий план «молниеносной» войны. В сентябре Эзель пришлось оставить.
Положение на фронтах было тяжелым. Враг вышел к Москве и Сталинграду. Перед нами поставили задачу бомбить вражескую авиацию на аэродромах, железнодорожные узлы, составы, мосты, переправы, уничтожать скопления войск. И только в августе-сентябре 1942 года нашим бомбардировщикам был отдан приказ возобновить бомбардировки Берлина. Под нашими ударами оказались военные и военно-промышленные объекты не только в Берлине, но и в Штеттине, Данциге, Кенигсберге, Будапеште и Бухаресте.
Сам я в первый раз полетел на Берлин в 1942 году с аэродрома Сасово под Рязанью. Помню, как было тревожно в воздухе. Северное небо светлое, прозрачное, линия фронта — рукой подать! В этом районе нас должны прикрывать истребители, но их нигде нет. Постепенно, уже над территорией, занятой противником, втягиваемся в ночь. Кое-где постреливают зенитки. Хорошо, когда их засекаешь издали, тогда есть возможность обойти огневые зоны. Мы идем через Литву к береговой черте, затем с небольшим изломом влево, над Балтийским морем к точке южнее Бронхольма и мимо Штеттина — на Берлин.
По погодным условиям этот полет считался самым сложным. Прибалтика окутана грозовыми нагромождениями. Поперек моря тоже грозовой фронт. Самолет идет в жесткой болтанке. Впереди справа сверкают разряды молний. Высота около 6,5 тыс. метров. Постепенно входим в рваные, а затем и плотные, тряские облака. Включаю фару, чтобы осмотреться. Прямо в нее сечет косой поток снега. Не хватает только обледенения. Но вот впереди слева виден Штеттин. Он бьет крупным калибром, и мы обходим его стороной. Последняя прямая.
Берлин еще не виден, но в ночной дымке возникает, как призрак, сплошная стена мерцающих точек огня и белая шевелящаяся щетина прожекторных лучей. Их было более двухсот. Снаряды рвутся на высоте полета. Мы идем с потерей высоты, под разрывами, и это нас спасает. Вероятность прямого попадания меньше, чем поражения от взрыва. На пяти тысячах потянули по горизонту. Ниже нельзя — можно нарваться на привязные аэростаты.
Постепенно начал обозначаться и сам город... Штурман выводит короткими командами на цель: «Пять влево, три вправо». Идем, словно по лабиринту, огибая прожекторы и зенитки. И наконец последняя команда: «Сброс!» Машина под сплошным огнем с земли. Смотрю вниз — бомбы рвутся вдоль станционных сооружений. Прожекторы тут же выхватывают нас из темноты, наводя огонь зениток. Мы выходим из-под обстрела. Но за стеной зенитного огня нас догоняет пара немецких истребителей Me-110. Идут, не отставая, и когда дистанция сближения становится критической, я делаю разворот на 180 градусов навстречу немцам. «Сто десятые» проскакивают мимо, а мы, пользуясь темнотой, ложимся на прежний курс...
Впоследствии я был командующим Дальней авиацией. Летал через Северный полюс к берегам Америки. И оглядываясь назад, хочу сказать: наши самолеты бомбили немецкие города с 1941 года, а немцы «достать» наши промышленные центры на Урале не могли. У них просто не было техники, способной это сделать. Мы летали над Европой, когда наша армия героически сражалась под Москвой и Сталинградом. И что бы ни говорили сегодня наши бывшие союзники — это именно Красная армия одержала победу во Второй мировой войне.
Автор — Герой Советского Союза, командующий Дальней авиацией (1969–1980), заместитель командующего ВВС СССР (1981–1986)
