Самосжигающая Белла

Не успела книга Бориса Мессерера «Промельк Беллы. Романтическая хроника» выйти, как тут же стала бестселлером. Судьба Беллы Ахмадулиной в воспоминаниях супруга всколыхнула интерес к ее стихам. О том, какой на самом деле была уникальная женщина и поэт Ахмадулина, «Известиям» рассказал Борис Мессерер.

— Борис Асафович, вы фиксировали воспоминания Беллы Ахатовны на диктофон. А она сама не вела дневники?

— Нет. Чтобы Белла Ахатовна вела какие-то дневники — ну что вы, для нее это было дико! Это лед и пламень. Есть такие понятия. Вот Белла — пламень. Она всё сжигала. Никаких дневников, даже подумать об этом не могла. Белла проживала иную жизнь, никакого отношения к систематическим записям не имеющую. Она была безумно темпераментная. Это трудно сейчас сформулировать, но ее жизнь была скоропалительная, самосжигающая.

— Она балансировала...

— ...на острие жизни и смерти. Как у Высоцкого сказано: «Поэты ходят пятками по лезвию ножа» — это относится и к ней в полной мере.

— Времена СССР сейчас любят вспоминать с ностальгией. Мол, жили неплохо. Зарплата была нормальная, да и цены в магазинах не кусались.

— А вспоминают с ностальгией те времена, потому что молоды были, выпивали под простой соленый огурец — и всё! И мне молодость казалась прекрасной. А на самом деле сейчас бытовая жизнь проще, богаче, обильнее. Продуктов на прилавках неизмеримо больше. Две совершенно разные жизни — тогда и теперь.

Еды не было никакой, ну или самая примитивная. Я шел вечером в магазин и покупал ужасную колбасу «Отдельную». И то если она была, конечно. Покупал оливки за 1 рубль 61 копейку в стеклянной банке с ржавой железной крышкой. Ну и селедку с водкой. Вот так жили.

— Белла Ахатовна стояла у плиты?

— Когда настроение у нее было, то да.

— Интересно, чем живут люди искусства.

— Тем же самым. Те же интересы. Так же Белла в очередях стояла в Новоарбатском гастрономе. Прилавок был пуст. Колбасу вывозили на тележке. Тетя хотела сгрузить всё из тележки, но люди ловили колбасу на лету. Как карпов из пруда. А Белла пропускала всех вперед и говорила: «Стойте прежде меня». Она была очень возвышенна и, стоя в очереди, думала о своем.

— Еще она любила животных. Судя по вашей книге, собаки в вашем доме жили всегда.

— Это была ее потребность, в которой мы с ней совпадали. Я как мужчина более сдержан в своих проявлениях, а она безумно любила собак, обожала их просто. Животные попадали в дом по-разному. Однажды приблудился огромный боксер, которого мы назвали Малыш. Он нас очень полюбил, а через какое-то время нашелся хозяин. Пришлось его отдать. Хотя пес очевидно предпочитал нас хозяину.

Был другой случай: звонит такая экзальтированная дамочка из Югославии: «Белла, я везу тебе подарок! Нашла на кладбище такую дивную собаку». Со мной чуть истерика не случилась: что за животное, какое еще кладбище?! В итоге прогнал югославку.

А мы с Беллой поехали на Птичий рынок и купили себе собаку, которую я хотел, — шарпея. А вот фото с любимым шарпеем — Гвидоном назвали. Ему было всё позволено. Теперь ко мне приходит в гости соседский кот, который любит лежать на столе. Животные здесь свободны в своих желаниях.

— Чего не скажешь о людях. Всегда есть какие-то ограничения, но в непростые времена, выпавшие на вашу молодость, появилось столько талантов, столько имен...

— Это загадочное время и загадочный процесс — рождение талантов. Никто не знает, когда они появятся. Иногда таланты рождаются от противостояния с властью. Так, как это было с Александром Исаевичем Солженицыным. Отбыв тяжелейшее заключение, выковался характер и родился великий, гигантский, могучий талант. Сейчас в принципе можно писать всё что хочешь, но при этом есть и свои ограничения. Хотя это уже другая мера строгости. Тогда она была все-таки повышена, и невозможно было ее преодолеть.

— Цензура?

— Конечно. Когда мы изобретали журнал «Метрополь», он и был посвящен борьбе с цензурой. Она была так сильна, что вообще не давала автору писать. Тогда хотели, чтобы писатель или художник представлял жизнь, нужную власти. А не ту, какой она была на самом деле.

И писатели хотели с этим бороться. Зачем советская власть поругалась с участниками «Метрополя»? Выпустили бы журнал ограниченным тиражом, экземпляров пятьсот или тысячу, дали бы выход пару — и всё. Ничего антисоветского в альманахе не было. Просто действие происходило в театре абсурда, в котором мы существовали. Но из этого раздули всемирно известную историю. Это ж страшная глупость руководства Союза писателей!

— Сейчас это звучит гордо — «основатель «Метрополя». А тогда вам казалось — сели, сообразили на троих?

— На шестерых. Мы больше в свою компанию не брали (смеется).

— Были и те, кто высвечивал светлые стороны жизни советской реальности.

— На этом они делали карьеру, свой бизнес в литературе, а некоторые и в политике.

— Ты лучше дружи с властью — и будет тебе счастье?

— Вы всё абсолютно верно говорите. Если следовать «указаниям свыше», писатель не мог состояться как писатель. Талант исчезал, уходил. Зато рождались так называемые советские писатели, у которых не было реальности жизни. А тем временем Высоцкого категорически не принимали в Союз писателей.

— Высоцкий серьезно переживал по поводу членства в Союзе писателей?

— Он безумно переживал. Это была его мечта. Ему нужно было членство в организации, которая бы давала характеристику для выезда за границу. Он же часто летал к Марине Влади в Париж. И каждый раз нужно было разрешение. В его случае характеристику давал директор «Таганки» Дупак. И только через парторганизацию, которая хотела — давала, а не хотела — не давала.

Каждый раз Высоцкий приезжал в Париж окрыленный. Только там объявят его выступление, только он окунется в прекрасную парижскую жизнь, как через пару дней звонок из Москвы, и надо лететь обратно, играть Гамлета. Он проклинал всё на свете, но подчинялся. Потом снова возвращался к Марине, и опять на спектакль. Высоцкий не принадлежал сам себе. Хотел быть членом Союза писателей, чтобы перейти на разовые работы в театре.

— Высоцкий, Ахмадулина, Евтушенко, Вознесенский, Окуджава — громкие имена в поэзии времен оттепели. А сейчас, возможно, кроме Веры Полозковой, из молодых поэтов мало кого назовут.

— Да, сейчас странная поэзия. Со временем я стал лучше в ней разбираться. Поэты сейчас известны узкому кругу лиц, потому что они не звучат, их мало кто слышит. По каналу «Культура» иногда показывают передачи, где молодые поэты читают стихи. Девочки, мальчики с порывом, но выделить кого-то трудно. Иногда они даже неплохо звучат, но то, что пишут, — слушателю непонятно.

— Правда ли, что Андрей Битов выдвигал Беллу Ахмадулину на Нобелевскую премию?

— Ее выдвигал русский ПЕН-центр, а Битов написал частное письмо в Нобелевский комитет. Но Белла вряд ли бы получила эту премию.

— Отчего же?

— Потому что нет хороших переводов ее стихов. Переводчики совсем не понимали ее поэзии, оборотов. Строку «...И лавочка в старинном парке...» они переводили как small shop. Ужасно неточно. Даже когда объясняли переводчикам, что она имела в виду, всё равно выходило неточно по смыслу и уж, конечно, неточно по музыке стиха. Вот Бродский достиг больших высот в знании языка и внимательно относился к своим переводам. Он еще и писал по-английски.

— Это причина того, что Беллу Ахмадулину не знают на Западе?

— Конечно. Потому что она не вошла в быт простого читателя. Если бы ее переводили хорошо, Белла бы больше реализовалась на Западе.

— А там, глядишь, и Нобелевскую премию дали бы.

— Почему нет? Ведь она много раз выступала вместе с нобелевскими лауреатами, например с Шеймасом Хинни из Ирландии, Дереком Уолкоттом из Тринидада. Ее поэзия была намного сложнее. Даже в той аудитории, где она читала по-русски, ее принимали лучше, потому что она это делала очень возвышенно. Иногда она сама рассказывала, о чем ее стихи. Но ее рифмы, ее музыку кому-то повторить нереально...