«Миша до сих пор не знает, что мама умерла»
Дело Михаила Косенко, инвалида II группы по психическому заболеванию, одного из обвиняемых «Марша миллионов» 6 мая 2012 года, стоит особняком. Оно выделено в отдельное производство, а сам Косенко летом прошлого года признан невменяемым. На основании обследования специалистов ГНЦ имени Сербского следствие требует отправить Косенко на принудительное лечение в закрытую психбольницу, независимые психиатры считают, что оснований для признания Косенко общественно опасным и невменяемым вообще нет, так же как и повода для направления его на лечение.
Косенко обвиняется по ч. 2 ст. 212 УК («Участие в массовых беспорядках», наказание — от 3 до 8 лет) и ч. 2 ст. 318 УК («Применение насилие в отношении представителя власти, опасного для жизни или здоровья», наказание — до 10 лет лишения свободы). По версии следствия, Косенко «нанес как минимум один удар рукой и один ногой» сотруднику ОМОНа 21-летнему Александру Казьмину. Сам Косенко своей вины не признает. Казьмин на суде рассказал, что не видел, кто его бил.
Косенко был задержан на «Марше миллионов», его оштрафовали и отпустили домой. А через месяц арестовали. 1 ноября 2012 года его дело передали в суд, где оно слушается до сих пор. За 10 месяцев его родственникам судья Москаленко не разрешила ни одного свидания, а потом и вовсе не отпустила на похороны к матери. Первоначальное объяснение — потому что не прописана сама процедура, потом — якобы Косенко, который до психиатрической экспертизы содержался в общей камере и нареканий к нему не было, опасен для себя и окружающих. Правозащитники уже готовят по этому поводу обращение в Европейский суд по правам человека.
— Ксения, несколько сенаторов предлагают внести поправки в УПК, что у подозреваемых есть право проститься с умершим родственником. Оно и так уже предусмотрено Европейской конвенцией по правам человека,
а ЕСПЧ выносил решение по этому поводу и штрафовал Россию за несоблюдение этой нормы, но судья не обратил на это внимание. Как вы считаете, поправка в УПК изменит ситуацию?
— Думаю, да, если в законе четко обозначат, что судьи обязаны это делать, а не придумают обтекаемую формулировку, по которой всё равно можно будет в этом отказать. Понимаете, это даже трудно объяснить и просто понять, почему нам отказали. Я не знаю, с чем это вообще можно сравнить — ну не на день рождения, не на Новый год мы просили его отпустить! Мы просили под конвоем дать Мише возможность проститься с мамой, которую он не видел больше года. Это же базовое право любого человека — проститься с близким человеком, последний раз сказать ему «прости».
— Почему Михаил и Нина Васильевна так долго не виделись?
— Миша с 1 ноября находится за судом, сидит в «Бутырке». Судья Замоскворецкого суда Людмила Москаленко, сколько мы ее не просили, не разрешила нам ни одного свидания. А в суд, на процесс, я сама побоялась маму пускать… Когда Мишу арестовали, у нее резко ухудшилось здоровье, полгода назад она не могла уже ходить и передвигалась в инвалидном кресле. А в «Бутырке» нет лифта для инвалидов, там крутые ступени, и мама не смогла бы, даже если бы ей все-таки дали свидание, там с Мишей встретиться. А на суде такие эмоции захлестывают, что маме прямо на процессе могло стать плохо, к тому же охранники ей все равно не дали бы перекинуться с Мишей хотя бы словечком. Сами судебные заседания проходят редко — раз в месяц-полтора. И когда маме было чуть лучше и она хотела приехать в суд, чтобы увидеться с Мишей, то не было ни одного заседания. Так и не встретились, маме было всего 66… Я сама с Мишей скоро уже год только перемигиваюсь — спрашиваю глазами: «Ну как?», он так же глазами отвечает…
— До армии ваш брат был здоровым человеком, заболевание он получил на службе. Как это случилось?
— Миша служил в Ленинградской области, род войск он сам просил не называть. А через год его комиссовали с травмой головы. Написали, что контузия, на самом деле — неуставные отношения. Миша не любит вспоминать эту историю. У него стала болеть голова, он обратился к врачу. Он никогда не был опасен или агрессивен, 18 лет состоит на учете в ПНД, до ареста регулярно посещал врача и все эти годы сам принимает лекарства. Единственный перерыв в их приеме был, когда Мише в СИЗО не передавали их 2,5 месяца.
— В августе вы написали в «Бутырку» Мише письмо, что мама совсем плоха, но ему его не передали, хотя по закону обязаны. По какой причине его не отдали, как вам это объяснили?
— Маме становилось всё хуже и хуже, и я написала Мише довольно жесткое письмо, чтобы подготовить его к худшему. На сайте «Бутырки» написано, что письма передаются в течение трех дней, а в случае тяжелой болезни или смерти родственников — незамедлительно. Мое письмо ему так и не передали, Миша до сих пор не знает, что мама умерла. Официального объяснения, почему не отдали письмо, нет до сих пор, окольными путями мне сказали, что сотрудники СИЗО просто боятся ему его отдать, боятся сказать правду, что мамы больше нет, потому что опасаются, что он с собой что-то сделает.
— И что теперь?
— Знаете, у меня такое ощущение, что все хотят, чтобы я сказала об этом Мише сама, прямо на суде. Вот так встала и сказала: мама умерла. И он бы у всех на глазах стал бы вести себя неадекватно — тогда бы, наверное, все и увидели, что психиатры из Сербского были правы, когда написали, что он больной. Мне кажется, его специально хотят довести до такого состояния, чтобы он с собой что-то сделал, вся ситуация заточена на то, чтобы его просто погубить.
